Основные подходы в отечественной психологии.

Это, во-первых, знаковый, речевой подход и, во-вторых, субъектно-деятельностный. Оба они конкретизируют соот­ветственно два очень общих принципа:

1) вначале было слово (по Библии);

2) вна­чале было дело (die Tat, согласно Гете).

В основе знакового, или знаково-речевого, подхода, идущего в XX в. от немец­кого философа Э. Кассирера (1874-1945) и российских ученых М.М. Бахтина (1895— 1975), Л.С. Выготского (1896-1934) и др., лежит идея о том, что люди и их психика отличаются от животных благодаря языку, речи (понимаемых как система знаков), символам и т. д.

Деятельностный подход, разработанный в психологии российскими учеными С.Л. Рубинштейном (1889-1960), А.Н. Леонтьевым (1903-1979) и др., опи­рается на идею о том, что люди и их пси­хика развиваются прежде всего на основе изначально практической деятельности (игровой, учебной, трудовой и т. д.). Такая деятельность — один из важнейших уровней взаимодействия с действительностью. Созданная Рубинштей­ном и его учениками (К.А. Абульхановой-Славской, А.В. Брушлинским и др.) психо­логическая теория называется субъектно-деятельностной, поскольку в ней раскры­ваются особенности субъекта и его дея­тельности.

Субъект — это человек, люди на выс­шем (для каждого из них) уровне актив­ности, целостности, автономности и т. д.; творец собственной истории, вершитель своего жизненного пути; тот, кто осущест­вляет деятельность, общение, поведение, созерцание и другие виды специфически человеческой активности: творческой, нравственной, свободной и т. д. В самом полном и широком смысле слова субъект — это все человечество в целом, представ­ляющее собой противоречивое единство субъектов иного уровня и масштаба: эт­носов, различных общностей, классов и групп, индивидов, взаимодействующих друг с другом. Субъект взаимодействует с другими людьми прежде всего как с субъ­ектами, а с вещами и предметами — как с объектами. Объект выделяется внутри бытия только субъектом в ходе деятель­ности и общения и потому существует лишь для него, т. е. нет объекта без субъ­екта. Субъект и его психика — это не две системы, а одна. Субъектом является не психика человека, а человек, обладающий психикой, не те или иные психические свойства и вообще формы активности, а сам человек — деятельный, общающийся и т. д. Целостность субъекта есть основа­ние для системности всех его психичес­ких качеств — часто весьма противоре­чивых, не всегда гармоничных и т. д. Субъ­ект — качественно определенный способ самоорганизации, саморегуляции, согласо­вания внешних и внутренних условий активности, центр координации всех пси­хических процесса, состояний, свойств, способностей, возможностей (и ограниче­ний) личности соотносительно с объектив­ными и субъективными (цели, притязания, задачи) условиями деятельности, общения и т. д. Таким образом, субъект — важней­шее из бесконечно многообразных проти­воречивых качеств человека.

4.1.2. Исходные основания субъектно-деятельностной теории

Рубинштейн выдвинул и начал разра­батывать свой деятельностный подход в философии, психологии и педагогике уже на рубеже 10-20-х гг. Например, в 1922 г. он опубликовал свою статью «Принцип творческой самодеятельности» [30, 33]. В этой новаторской программной ста­тье заложены исходные основы того общеметодологического подхода, который теперь называется субъектно-деятельностным. Его сущность была выражена в 1922 г. следующим образом: «Итак, субъект в своих деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому тем, что он делает, можно определять то, что он есть; направ­лением его деятельности можно опреде­лять и формировать его самого. На этом только зиждется возможность педагогики, по крайней мере, педагогики в большом стиле» [33, с. 438]. В этой статье деятель­ность характеризуется прежде всего сле­дующими особенностями:

1) это всегда деятельность субъекта (т. е. человека, а не животного и не машины), точнее, субъек­тов, осуществляющих совместную деятель­ность; не может быть бессубъектной дея­тельности;

2) деятельность есть взаимо­действие субъекта с объектом, т. е. она необходимо является предметной, содержа­тельной;

3) она — хотя бы в минимальной степени — всегда творческая и

4) самостоя­тельная. Самостоятельность здесь вовсе не противостоит совместности. Напротив, именно в совместной деятельности реали­зуется ее самостоятельность. Рубинштейн уже в 1922 г. исходит из того, что, напри­мер, учение есть совместное исследование, проводимое учителем и учеником. Под деятельностью здесь понимается не Activite, не Activity, не Aktivitat, a Tatigkeit, т. е. целенаправленное, сознательное, из­начально практическое преобразование природы и общества субъектом, а тем са­мым и себя (своей психики и т. д.). Иначе говоря, именно сам человек создает усло­вия для своей жизни (орудия производства и производственные отношения, нравы, обычаи, жилище, транспорт, эстетику быта и труда и т. д.), а животное лишь исполь­зует то, что находит в готовом виде в ок­ружающей природной среде. (Последний термин не подходит поэтому для характе­ристики внешнего мира человека.) Следо­вательно, Tatigkeit специфична лишь для людей, а для животных характерна только Aktivitat. К сожалению, во французском и английском языках нет слова, прямо со­ответствующего русскому слову «деятельность» и немецкому «Tatigkeit». Последнее понятие было глубоко разработано в не­мецкой классической философии, а потом в ранних философских рукописях моло­дого К. Маркса, впервые опубликованных лишь в 1927-1932 гг.

Рубинштейн использовал для развития своей теории все ценное, что было в кон­цепции деятельности у Гегеля, а потом и у Маркса. Вместе с тем он видел и опреде­ленные недостатки в философских систе­мах того и другого. Например, он крити­ковал позицию Гегеля, выразившуюся в сведении человека к самосознанию, и об­щую исходную идею Маркса о том, что бытие определяет сознание [33].

Социальность. В таком контексте тогда и теперь особенно остро стояла и стоит проблема социальности человека, его дея­тельности, психики и т. д. В психологической науке в России и за рубежом на протяжении последних более чем ста лет вплоть до настоящего времени самое широкое распространение получили три очень общие трактовки социальности людей и их психики. Быть может, наиболее влиятельными и поныне остаются теория французской со­циологической школы (Э. Дюркгейм, Л. Леви-Брюль и др.) и ее многочислен­ные современные модификации и ответв­ления. Сюда отчасти относится, например, новейшая теория социальных представле­ний, разработанная Сержем Московичи и его учениками и последователями (В. Дуаз, Д. Жодлэ, Е. Дрозда-Сеньковска и др.) [21, 39, 40].

С точки зрения создателей француз­ской социологической школы, социаль­ность сводится преимущественно к идео­логии, к коллективным представлениям, вообще к сознанию (общественному). Та­кая точка зрения перспективна постольку,

она учитывает качественные, а не одни только количественные изменения человеческой психики в ходе социально-исторического развития. Особенно суще­ственно, что все это историческое разви­тие сознания, по мнению французских авторов, в принципе не может быть сведено к развитию индивида и индивидуального сознания; оно связано с изменениями всего общества, всего общественного строя. Эти положительные стороны данной концеп­ции социальности учитывали и разрабаты­вали дальше многие социологи и психо­логи (например, ранний Ж. Пиаже, позд­ний Л.С. Выготский и др.).

Вместе с тем указанная концепция имела существенные недостатки. Их прео­долевали ученые, использующие и разви­вающие наиболее перспективные положе­ния философии К. Маркса — прежде всего учение раннего Маркса о духовно-практи­ческой сущности человека (см. об этом, например, работы С.Л. Рубинштейна, Э. Фромма и др., а также дикуссию «Психо­логия и марксизм» [3, 27, 29, 33, 38]). С таких позиций была разработана прин­ципиально иная концепция социальности, во многом альтернативная той, которую представляют Дюркгейм, Леви-Брюль и их многочисленные последователи. В наибо­лее систематической разработке этой новой концепции социальности примени­тельно к психологической науке особенно большую роль начиная с 30-х гг., сыграл Рубинштейн. Подводя итоги своему пози­тивному и критическому анализу психо­логической концепции французской социо­логической школы, он справедливо под­черкивал в 1935 г.: «Из социальности таким образом выпадает всякое реальное отно­шение к природе, к объективному миру и реальное на него воздействие — выпадает общественная практика» [31, с. 136]. Так «социальность сводится к идеологии» и «всю психику индивидуума определяют «коллективные представления», которые в него внедряются обществом» [там же].

Преодолевая этот существенный недо­статок, Рубинштейн и его ученики теоре­тически и экспериментально разработали в психологии субъектно-деятельностный подход и соответствующую концепцию, согласно которой человек и его психика формируются и проявляются в ходе изначально практической, а затем и теоретической, но в принципе единой деятельности. (всегда социальной, творческой, самостоя­тельной и т.д.). Здесь исходной основой для развития социальности выступает сов­местная практическая деятельность в единстве со всей психикой человека — общественным и индивидуальным созна­нием и бессознательным. Субъектом та­кой деятельности являются человечество в целом, а внутри его — различные общ­ности людей и индивиды, взаимодейст­вующие друг с другом [1, 3, 5, 27, 33].

Наконец, начиная с 20-30-х гг. и до сих пор разрабатывается еще одна концепция социальности, идущая отчасти от Ф.ердинанда де Соссюра, а затем от Э. Кассирера, М.М. Бах­тина, Л.С. Выготского и др. (если ограни­читься только XX в.). По их мнению, она не сводится к двум предыдущим концеп­циям, поскольку главным фактором соци­альности признается знак, символ, речь и т.д., отличающие людей от животных. Например, согласно точке зрения Касси­рера, язык как система знаков является основным средством или инструментом психического развития людей; язык и речь играют ведущую роль в опосредствовании такого развития. По мнению Выготского, именно знак (прежде всего речевой) и способ его употребления составляют «про­изводящую причину» возникновения у детей высших (т. е. опосредствованных, культурных, социальных, специфически человеческих) психологических функций. Такова суть знаковой концепции социаль­ности. Среди специалистов сейчас нет единства взглядов по вопросу о том, как квалифицировать эту речезнаковую теорию. Одни считают ее разновидностью выше­упомянутой психологической концепции французской социологической школы (см., например: [11, 21, 22, 27]), а другие, напротив, видят в ней источник или реа­лизацию деятельностного подхода, вообще деятельностной парадигмы (см., например, [11, 14]').

'С середины 1930-х и до середины 1970 гг. А.Н. Леонтьев полагал, что теория Выготского суще­ственно отличается от теории деятельности, но в конце 70-х гг. он неожиданно изменил свою позицию на противоположную. По его мнению, Выготский «су­мел увидеть, что центральной категорией для марк­систской психологии должна стать предметная дея­тельность человека» [17, с. 41].

Если бы проблема речи и языка разрабатывалась только с позиций знакового подхода (в смысле Выготского и др.), то он закономерно дополнял бы субъектно-деятельностный подход Рубинштейна и его школы. И тогда особых трудностей в их соотнесении и сравнительном анализе вообще могло бы не возникнуть. Дело, однако, в том, что субъектно-деятельностная концепция тоже раскрывает фунда­ментальную роль общения (и соответственно языка и речи как важнейших средств общения), но она делает это иначе, по-своему: в соотношении с сенсорикой и изначально практической деятельностью (в частности, познавательной) и другими видами активности людей. Таким образом, проблема языка и речи весьма актуальна и для знакового, и для субъектно-деятельностного подходов (в этом — их общ­ность), но проблематика субъекта и его изначально практической деятельности наиболее существенна только для второго из них, но не для первого (в этом — их различие).

Специальный анализ данной проблемы [3, 5, 7, 22, 27] приводит к выводу, что речь, знаки, символы и т. д. играют, бесспорно, существенную роль в развитии человека, но лишь постольку, поскольку он в начале жизненного пути с момента рождения ов­ладевает ими на основе своих первичных сенсорно-перцептивных, наглядно-дейст­венных, коммуникативных, вообще прак­тических контактов с окружающим миром (людьми, вещами и т. д.). В таком смысле речь вторична по отношению к исходным простейшим практическим действиям ре­бенка и их сенсорным предпосылкам. Однако для знакового подхода речь как квинтэссенция социальности является в данном случае, наоборот, первичной. Тем самым игнорируется или недооценива­ется изначальная сенсорная наглядно-действенная, чувственно-практическая ос­нова, необходимая для возникновения и развития речи. Соответственно этому со­циальность ограничена преимущественно теми отношениями между людьми, кото­рые складываются в плане общественного сознания — в отрыве от практической деятельности (трудовой, игровой, учебной и т. д.). Следовательно, в общей трактовке социальности речезнаковая теория в основном остается на позициях психологической теории французской социологической школы, а не деятельностного подхода.

Субъектно-деятельностный подход и соответствующую теорию можно обозначить как объективный субъектизм (не субъективизм!), поскольку он нацеливает исследователей на все более глубокое изучение объективных законо­мерностей субъекта и всех видов его актив­ности: деятельности, общения, поведения, созерцания, психического как процесса и т.д.

4.1.3. Мышление как деятельность

Субъектно-деятельностная концепция особенно детально разработана в области психологии мышления. В этом аспекте ее суть наиболее отчетливо выступает при сопоставлении с классическими работами Жана Пиаже, начинавшего их в русле тео­рии социальности, которая идет от Дюркгейма. Например, в начале 20-х гг. ранний Пиаже в своих глубоких исследованиях речи и мышления ребенка открыл много нового в детской психике, в детской логике и т. д. (прежде всего фундаментальный факт эгоцентризма). Но при этом он ис­ходил из общего для тогдашней психоло­гии положения: движущей силой развития детей является не их взаимодействие с материальными объектами (вещами) в ходе изначально практической деятельности, а лишь взаимодействие мыслей, вообще со­знания детей и взрослых в процессе их речевого общения. Ранний Пиаже писал: «Таким образом, не вещи приводят ум к необходимости проверки: ведь сами вещи обрабатываются умом. Более того, ребе­нок никогда на самом деле не входит в настоящий контакт с вещами, ибо он не трудится. Он играет с вещами или верит, не исследуя их.»

Каким же образом рождается необ­ходимость в проверке? Ясно, что столк­новение нашей мысли с чужой мыслью вызывает в нас сомнение и потребность в доказательстве» (подчеркнуто мной. —А.Б.) [24, с. 373].

Пиаже справедливо акцентирует действительную фундаментальную роль общения, диалога, простейшей «дискуссии» в умст­венном, вообще психическом развитии детей дошкольного возраста. Однако это чисто мысленное общение едва ли справед­ливо противопоставляется материальному взаимодействию детей с познаваемыми материальными объектами (предметами, вещами и т. д.) — игнорируемому или даже отрицаемому Пиаже.

Существенно иначе данная проблема выступает для субъектно-деятельностного подхода. Люди (уже в младенчестве) не­прерывно взаимодействуют с вещами и другими индивидами, поэтому вся их пси­хика есть неразрывная взаимосвязь с внешним миром. Исходной генетической основой последней являются сенсорно-практические контакты ребенка с окружаю­щей действительностью, в форме которых возникает и развивается первоначальное общение с другими людьми. Взаимосвязи субъекта с объектами и другими субъектами не исключают, а, напротив, предполагают и опосредствуют друг друга. И тогда проци­тированная выше исходная идея раннего Пиаже (а также позднего Выготского и многих других психологов) корректируется следующим образом.

Действие. Генетически исходной, пер­вичной формой мышления является не само по себе речевое взаимодействие и тем более не понятийное, не теоретическое мышление, не «столкновение нашей мысли с чужой» как бы в обход взаимодействия с вещами, а простейшее практическое дейст­вие. Будучи одним из важнейших компо­нентов изначально практической деятель­ности, «непосредственно реально сопри­касаясь с объективной действительностью, проникая внутрь ее и ее преобразовывая, оно является исключительно мощным средством формирования мышления, ото­бражающего объективную действитель­ность. Действие поэтому как бы несет мышление на проникающем в объектив­ную действительность острие своем» [31, с. 337]. Такой фундаментальный вывод о первичной форме мышления сделал к 1935 г. Рубинштейн, развивая и конкретизируя свой субъектно-деятельностный подход в психологии.

Мышление зарождается именно в наглядно-действенных ситуа­циях еще тмладенцев, поскольку в них материальные пред­меты как бы сопротивляются ручонкам младенцев, поэтому особенно успешно осуществляется саморегуляция деятель­ности на основе обратных связей. (Хотя этот последний термин в 30-е гг. еще не использовался в современном, обобщенно кибернетическом смысле, мы можем сей­час его применить для интерпретации рас­сматриваемых теорий и экспериментов того времени. Это тем более правомерно, что уже тогда российские физиологи и психофизиологи П.К. Анохин и Н.А. Бернштейн проводили свои классические ис­следования саморегуляции, результаты которых в дальнейшем были обобщены, в частности, с помощью понятия «обратная связь» в смысле Н. Винера — основопо­ложника кибернетики.)

Обратная связь в ее традиционной трак­товке — это такой универсальный способ саморегуляции, который непосредственно, наглядно, однозначно, очевидным образом сигнализирует, правильно или неправильно (по изначально заданным критериям) осуществляется то или иное функциони­рование, активность и т. д. у человека, животного и в технической системе (со­зданной людьми). Напомню любимый пример Анохина: человек хочет пить, он наливает воду из графина в стакан, под­носит стакан к губам и т. д. Вся эта система простейших действий регулируется именно обратными связями, очевидным образом (для ее субъекта и для внешнего наблюда­теля) сигнализирующими о том, насколько адекватно или неадекватно она выполняется. Таким образом притягательная и в то же время сопротивляющаяся (при оши­бочном к ней подходе) материальная ре­альность как бы учит животных и людей правильному с ней обращению (подроб­нее см.: [5, 6]).

Поэтому даже младенцы, пытающиеся, например, поставить кубик на кубик, сразу определяют, насколько адекватно они действуют. Следовательно, на начальных этапах простейшей деятельности сенсорно-практические контакты с материальными вещами — обратные связи — вполне до­ступны младенцам и тем самым способст­вуют их самообучению. Таков яркий при­мер проявления самостоятельной деятель­ности даже у этих крошек. Вот почему будущее мышление зарождается именно в форме простейших практических дейст­вий, когда маленькие дети еще не овладели даже самой элементарной речью.

По мнению многих психологов, мыш­ление в онтогенезе проходит три основ­ные стадии: сначала наглядно-действенное (зародыши которого, как мы видели, воз­никают уже у младенцев), потом наглядно-образное и, наконец, понятийное (теорети­ческое). Наглядно-действенное мышление не­разрывно связано с сенсорно-перцептив­ными процессами (ощущениями, восприятиями, представлениями). В ходе общения маленьких детей друг с другом и со взрос­лыми сенсорика и перцепция в процессе практического взаимодействия с предме­тами генетически предшествуют даже самым первым детским словам, вообще овладению речью. Вначале младенцы и маленькие дети сенсорно-перцептивно и практически взаимодействуют с окружаю­щей действительностью, с теми или иными людьми и вещами; соответственно они создают свои первые сенсорно-перцептив­ные образы этих людей и вещей. И только потом, вторично, на наглядно-действен­ной основе начинают формироваться прос­тейшие значения слов, обозначающих то, что уже хотя бы частично освоено чувст­венно-практически. В таком смысле вна­чале было не слово, а дело. Иначе говоря, слово, вообще речь в процессе общения изначально зависят от исходных сенсорно-практических контактов младенца с внешним миром, и только потом, вторично, она оказывает на них все возрастающее влия­ние. Это показали результаты многочис­ленных экспериментов российских психо­логов П.Я. Гальперина, А.В. Запорожца ГЛ. Розенгарт-Пупко, Ф.А. Сохина и дру­гих, подтвердившие и развившие вывод, сделанный еще в 1935 г., о генетически исходной форме мышления — практичес­ком действии.

Здесь уместно отметить и весьма су­щественную эволюцию теории Пиаже. В 30-е гг. он тоже (независимо от россий­ских авторов деятельностного подхода) приходит к выводу о принципиально важ­ной роли практических действий в разви­тии человеческого интеллекта. Наблюдая за собственными детьми со дня их рожде­ния, экспериментируя с ними и обобщая эти эмпирические данные, он обнаружил, что не само по себе речевое общение в чисто умственном плане, а сенсорно-моторные операции (действия) вместе с наглядной интуицией являются исходной формой мышления, которое лишь потом развивается в форме конкретных, а затем и формальных операций [25]. (Этот вывод нисколько не умаляет фундаментальную роль общения в психическом развитии детей и взрослых.)

Однако теоретико-экспери­ментальные исследования, проведенные с позиций субъектно-деятельностной тео­рии, показали, что традиционное понятие обратной связи как способа саморегуля­ции, одинаково присущего и животным, и людям, и техническим системам, именно в силу такой универсальности не раскры­вает специфики детерминации человека как субъекта на высших уровнях его бытия (теоретическое мышление, свобода, со­весть и т. д.). На указанных уровнях чело­веческой активности нет изначально за­данных эталонов, сигналов, сигнальных раздражителей, сигнальных связей, кото­рые непосредственно и однозначно, с на­глядно-чувственной очевидностью «удо­стоверяли» бы адекватность или неадек­ватность деятельности, поведения, обще­ния и т. д. субъектов. По мере того как человек поднимается на более высокие уровни своего бытия, он формирует и раз­вивает все свои психические процессы и свойства, в частности наиболее сложные, изначально не данные критерии для само­оценки собственных поступков, действий, мыслей, чувств и т. д. Это означает, что обратные и вообще сигнальные связи (вы­ражающие только простейшие, а вовсе не любые зависимости между функциониро­ванием и его результатами) необходимы, но недостаточны для детерминации субъ­екта — вопреки традиционому понятию обратной связи [б].

4.1.4. Человек в соотношении с раздражителями, объектами и другими субъектами

Рубинштейн, Леонтьев, их ученики и современные последователи раскрыли со­став, строение, структуру деятельности как взаимодействия субъекта с объектом. Люди взаимодействуют с внешним миром на разных, но взаимосвязанных уровнях.

Окружающая действительность объективно выступает для человека на разных стадиях его активности соответст­венно в различных качествах: как система (безусловных) раздражителей, сигнальных (условных) раздражителей, объектов и субъектов (вообще индивидов). Раздражи­тель — это внешний толчок, который более или менее однозначно «запускает» в ход адекватные ему реакции и рефлексы (зрачковый рефлекс в ответ на изменение освещения, сосательный рефлекс ново­рожденного в ответ на тактильный кон­такт с материнской грудью и т. д.).

Условные (сигнальные) раздражители, по мнению И.П. Павлова, вызывают со­ответствующие условные рефлексы (на­пример, свет + пищевое подкрепление). По Павлову, психика возникает у живот­ных и человека вместе с условными реф­лексами. (Эту идею разработали Леонтьев и Запорожец.) Иначе говоря, сигнальные (условные) рефлексы суть не только физиологический, но уже и психический уровень взаимодействия индивидов с ок­ружающей действительностью.

Объект (в отличие от безусловного и условного раздражителей) — это еще более высокий и сложный уровень взаимодейст­вия с внешним миром, свойственный, строго говоря, только людям.

Но для животных окружающая среда — это преимущественно система не объек­тов, а раздражителей (в том числе сигналь­ных, означающих переход от физиологи­ческого к психофизиологическому уровню взаимодействия с действительностью). Приведу пример из новейшего экспери­ментального исследования поведения ло­сихи во время и после родов в условиях, максимально приближенных к естествен­ным [4, 15]. Эксперименты показали, что в первые дни лосиха охраняет не детеныша, а место родов (даже в тех случаях, когда новорожденного у нее отобрали). Уведен­ная с места родов, лосиха стремится туда вернуться. Но при попытках воссоединить мать с детенышем вне места родов лосиха не только не принимала своего детеныша, но часто проявляла по отношению к нему агрессивность, вплоть до битья копытами. Следовательно, в системе взаимосвязан­ных наследственных и врожденных реакции матери и лисенка друг на друга «выпало» одно из важных звеньев, что сделало невозможным дальнейшую заботу лосихи о новорожденном детеныше. Это яркий пример того, что поведение индивидов (животных) осуществляется именно на уровне реакций (а не действий), обусловленных только раздражителями (но не объектами). Для нормального челове­ческого индивида (прежде всего для ма­тери) новорожденный всегда выступает не только как система раздражителей, но в первую очередь как объект — полностью вычлененный субъектом из внешней «сре­ды» и потому предстоящий, противостоя­щий ему и в силу своей существенности инвариантный, независимый, в частности, по отношению к любым наглядно-чувст­венным характеристикам окружающей действительности. Поэтому здесь в прин­ципе невозможно отвержение новорож­денного на уровне реакций (всегда обус­ловленных лишь наглядно-чувственно).

Для ребенка предмет начинает высту­пать не только как комплекс раздражите­лей, но и как объект по мере его вычлене­ния в процессе сенсорно-практической деятельности и устойчивого обозначения словом. Предмет становится объектом в наиболее строгом смысле этого термина, когда сформировано понятие о данном предмете (простейшие понятия начинают образовываться у старших дошкольников и младших школьников). Столь существенное различие между раздражителем и объектом явно обнару­живается также у людей при разнообраз­ных травмах головного мозга.

Поэтому едва ли есть основания утверждать вслед за некоторыми авторами, что первоначально у младенца постепенно возникает деятель­ность (но еще не общение) или, наоборот, общение (но еще не деятельность). Однако в любом случае на каждой стадии своего формирования и развития эта специфи­чески человеческая активность в ее целост­ности существенно отличается от поведе­ния животных. Даже когда человек (младенец, ребе­нок, взрослый) взаимодействует с дейст­вительностью как системой (сигнальных) раздражителей, он не низводится до уров­ня животных, для которых внешняя среда выступает именно в качестве раздражите­лей. Новорожденный младенец и малень­кий ребенок в начале своего развития не проходят натуральную, животную, несоци­альную стадию (низших психологических функций). Младенец исходно является человеком, который только начинает свой жизненный путь. Можно, вероятно, выде­лять в его развитии низшие и высшие этапы, но в любом случае не на основании того, что первые якобы являются натуральными животными, несоциальными и только вто­рые становятся, наконец, социальными, культурными и т. д.

Уже сенсорные и перцептивные уровни взаимодействия индивидов с действитель­ностью (прежде всего с раздражителями и их сигналами) принципиально отличаются друг от друга у животных и людей. Одно из таких различий связано с соотношением сознания и бессознательного. То и другое свойственно именно человеку, потому что только у него психика дифференцируется на оба этих взаимосвязанных уровня; со­знание существует лишь соотносительно с бессознательным, т. е. одно без другого невозможно (как объект без субъекта). В этом смысле у животного нет не только сознания, но и бессознательного. У мла­денца их тоже еще нет, хотя уже начинают формироваться предпосылки для после­дующей дифференциации (через интегра­цию) сознания и бессознательного. Про­тиворечивое динамическое взаимодейст­вие обоих этих уровней психики связано, в частности, с соотношением объекта и (сигнального) раздражителя. В отличие от последнего объект всегда осознан (в той или иной степени).

Сигнальный раздражитель, отражен­ный в ощущении, может, как известно, не осознаваться в качестве объекта, хотя он при этом выполняет свою сигнальную функцию. Многочисленные эксперименты показали, что испытуемый может адекватно реагировать на чувственный сигнал и вместе с тем не осознавать его. Те или иные компоненты окружающей действитель­ности (предметы, их свойства и т. д.), вы­ступающие вначале как раздражители, могут затем осознаваться, когда они ста­новятся объектами. Это два разных, но вза­имосвязанных уровня ощущений:

1) чувстненное отражение неосознаваемых вещей, явлений и т. д. как раздражителей, сигналь­ных для реакций и других поведенческих актов;

2) последующее осознание тех же вещей и явлений уже в качестве объектов действия и познания, т. е. формирование ощущения и восприятия как образов этих объектов. Сигнальные раздражители опо­средствуют взаимодействие между предме­том как раздражителем и предметом как является или становится объектом, осо­знание переживаний, чувств, других пси­хических явлений осуществляется через осознание объекта (людей, вещей, собы­тий и т. д.), с которыми они связаны [33].

Такое понимание принципиального различия между раздражителем (безуслов­ным и сигнальным) и объектом знаменует собой «водораздел» между бихевиоризмом (необихевиоризмом) и деятельностной парадигмой. Для (необихевиористов глав­ное — это все более тщательно изучаемые соотношения между стимулами (раздражи­телями) и реакциями: S—R. А для «деятельностников» наиболее существенным явля­ется более сложный уровень взаимодейст­вия людей с внешним миром — взаимо­связи субъектов и объектов (несводимые к соотношениям S—R), т. е. прежде всего действия, а не одни лишь реакции и ре­флексы. Эти существенные различия между раздражителями (соотносительно с реак­циями) и объектами (соотносительно с действиями) особенно значимы для изу­чения деятельности.

Именно действие (изначально практи­ческое) и составляет «единицу», главный компонент деятельности. Российскими психологами выявлены и изучены различ­ные типы действий:практические, перцеп­тивные, мнемические, умственные и т. д. Последние во многом сходны с теми ин­теллектуальными операциями, которые глубоко исследованы поздним Пиаже и его школой.

Наряду с действиями очень важными компонентами деятельности являются мотивы, цели, способы осуществления действий (операции) и т. д. Главное здесь — потребности, побуждения, мотивы, эмо­ции, чувства и т. д., т. е. движущие силы всей жизни людей.

Деятельность — в единстве своих ком­понентов — означает неразрывную связь человека с внешним миром. Именно в ходе деятельности субъект практически, мате­риально, а затем только мысленно, теоре­тически, идеально преобразует действи­тельность и потому все глубже ее познает, переживает и т. д. (этим люди принци­пиально отличаются от животных). Тем самым содержание внешнего мира —в меру активности человека—постепенно и все становится содержанием мыслей, чувств, познания, науки и т. д.

Благодаря деятельностной парадигме психическое отра­жение людьми внешнего мира трактуется именно как деятельность субъекта, т. е. как высший уровень активности (изначально практической).

Отражаемый психикой внешний мир — это прежде всего природа и общество, люди и вещи. Поэтому деятельность, т. е. взаимодействие субъекта с объектом, лю­дей с вещами, никак не исчерпывает всей активности человека, всего взаимодейст­вия людей с объективной действитель­ностью. А потому основоположник деятельностного подхода в психологии Рубин­штейн помимо деятельности выделял и изучал еще и другие виды и уровни актив­ности людей: поведение (не в бихевиорист­ском смысле), созерцание (например, эс­тетическое) и т. д.

Поведение. Когда в ходе деятельности, т. е. взаимодействия субъекта с объектом (с вещью, с предметом и т.д.), на перед­ний план выступают отношения между людьми, а не отношение между вещами, то в мотивации человека центр тяжести переносится из сферы вещной в план меж­личностных отношений, осуществляю­щихся при посредстве предметных дейст­вий, неотрывных от них, но и несводимых к ним. Тогда деятельность выступает в новом качестве. Она становится поведе­нием в том особом смысле, который имеет это слово, когда по-русски говорят о по­ведении человека. «Единицей» поведения становится поступок (подобно тому, как «единицей» деятельности является дейст­вие).

Общение. Особенно решительно против такого редукционизма выступили Б.Ф. Ло­мов и его ближайшие ученики и последо­ватели, возражая против того, чтобы счи­тать общение одним из видов деятельности или ее стороной. С точки зрения Ломова, в жизни людей существенна не только деятельность (т. е. субъект-объектные вза­имодействия), но и общение (т. е. субъект-субъектные взаимодействия). Здесь под субъектом понимается только человечес­кий индивид. По инициативе и под ру­ководством Ломова были развернуты многочисленные теоретические, экспери­ментальные и прикладные исследования общения (прежде всего непосредствен­ного («лицом к лицу»), но также и опо­средствованного новейшими коммуника­тивными технологиями [18, 19]. Показано, что именно в условиях общения деятель­ность существенно меняется, становясь совместной.

Эти и многие другие изменения пси­хических процессов в условиях общения помогают раскрывать важнейшие функции общения — такие, как организация сов­местной деятельности, познание людьми друг друга, формирование и развитие меж­личностных отношений.

Выдвинутый и разработанный Б.Ф. Ло­мовым методологический принцип обще­ния — наряду с деятельностным подходом — существенно определяют исследователь­ские стратегии в психологической науке. В свете этого принципа становится более значимым вышеупомянутый знаковый, ре­чевой подход Выготского и его учеников. Поскольку речь есть важнейшее средство общения, то ясно, что она играет весьма существенную роль в психическом раз­витии людей. Однако если начальные наглядно-действенные предпосылки осво­ения речи недостаточно учитываются, то возникает нежелательная возможность рассматривать ее в качестве самодовлею­щего, самодостаточного и потому главного фактора (демиурга) психического развития ребенка, вообще человека. И тогда речь субъекта может подменить его самого. Например, особенно часто это проис­ходит тогда, когда мышление понимается как функция речи. Так, согласно широко распространенной точке зрения, закреп­ленной даже в «Психологическом словаре» [28 , с. 335], речь выполняет не одну, а две функции — коммуникативную (что бес­спорно) и мыслительную (что едва ли соответствует действительности).

Данная точка зрения идет от крупных и очень разных психологов, например К. Бюлера, Л.С. Выготского, отчасти Ж. Лакана и др., по мнению которых речь думает за человека. По Ломову общение не есть деятельность [18]. Субъ­ект всегда осуществляет деятельность в направлении определенной цели — отно­сительно независимой, самостоятельной. Уже по этому главному критерию речь не может стать деятельностью, поскольку не имеет цели и потому входит в состав более широкой, относительно самостоя­тельной, целенаправленной активности — в состав прежде всего общения. Она не есть общение, она — лишь его средство, хотя и важнейшее. Перефразируя старую шутку, можно даже сказать, что если бы речь была деятельностью, то самыми богатыми людьми стали бы болтуны.

Оставить комментарий: